СЕМЬ ИСКУССТВ

Таким образом полноценного образования он не получил. Будучи знакомым с несколькими страничками, написанными им собственноручно, я смею утверждать, что и гораздо позже Лысенко так и оставался удручающе безграмотным. Книжная и письменная культура были ему далеки. К тому же не знал он ни слова ни на одном иностранном языке, а значит, не был в курсе достижений мировой науки.

Валерий Сойфер

И.В. МИЧУРИН, И.В. СТАЛИН, Т.Д. ЛЫСЕНКО
И «МИЧУРИНСКАЯ БИОЛОГИЯ» 

(продолжение. Начало в №9/2023)

Лысенко

Трофим Денисович Лысенко родился 30 сентября 1898 года в селе Карловка Полтавской губернии в семье крестьян Дениса и Оксаны Лысенко. Постигать грамоту он начал тринадцатилетним пареньком в двуклассной деревенской школе. Окончил ее в 1913 году, а потом еще два с небольшим года учился в Полтаве в Низшей садоводческой школе. Осенью 1917 г. его приняли в Уманское Училище земледелия и садоводства. Однако нормальной учебе помешали события той поры. Шла Первая Мировая война, и сначала город захватили австро-венгерские войска, потом Центральная Украинская Рада, боровшаяся с большевиками. Советскую власть провозгласили в Умани только в феврале 1918 года. Но Гражданская война бушевала здесь и позже. Умань то переходила в руки красных, то снова оказывалась занятой белыми. Окончательно красные овладели городом только в 1920 году, когда Лысенко как раз заканчивал училище. Получилось, что все три года, пока он числился слушателем, ни о какой нормальной учебе говорить не приходилось. Неудивительно, что окончивших надо было доучивать. С этой целью Лысенко попал в 1921 году на несколько месяцев на курсы, организованные Главсахартрестом в Киеве. Оттуда практикантом его приняли в небольшую Верхнячскую селекционную станцию, а через два месяца он переехал в Белую Церковь на селекционную станцию Сахартреста. В 1922 году, оставаясь на рабочем месте в Белой Церкви, он поступил в Киевский сельскохозяйственный институт на заочное отделение, которое закончил в 1925 году по специальности агрономия (до 1934 года Киев еще не был столицей Украины, центральные власти располагались в Харькове, а Киев был обычным губернским городом).

Таким образом полноценного образования он не получил. Будучи знакомым с несколькими страничками, написанными им собственноручно, я смею утверждать, что и гораздо позже Лысенко так и оставался удручающе безграмотным. Книжная и письменная культура были ему далеки. К тому же не знал он ни слова ни на одном иностранном языке, а, значит, не был в курсе достижений мировой науки. В 1956 году, когда я был студентом Московской сельскохозяйственной академии имени К.А. Тимирязева, а Лысенко читал там курс по селекции растений студентам 4-го курса, я ходил на все его лекции. В конце курса я подошёл к нему и задал несколько вопросов, а он повел меня в свой кабинет, и мы проговорили часа четыре. Тогда я ему рассказал о роли ДНК в хранении наследственности и нарисовал структуру ДНК. Он ничего этого не знал. Потом он еще несколько раз приглашал к себе на беседы, на последней встрече предложил поступать по окончании учебы к нему в аспирантуру. Но шли уже во всю переговоры о моем переходе на кафедру биофизики физического факультета МГУ, и я отказался. Напоследок он мне сказал, что, если мы встретимся, и он со мной не поздоровается, я не должен обижаться, у него память на лица плохая.

В Белой Церкви он получил свой первый должностной титул — специалист по селекции свеклы. Но занялся он другим — селекцией огородных растений и яровых культур. Не получив сколько-нибудь серьезных результатов, Лысенко, тем не менее, опубликовал в 1923 г. две коротенькие статейки (одну из них в соавторстве с А.С. Оконенко).

Жизнь в Белой Церкви и работа на селекционной станции ему нравились, но неожиданно разыгралась житейская драма. Он познакомился с молодой женщиной, между ними возникли чувства, пришла близость. И всё было бы прекрасно, если бы не вмешательство мужа этой женщины. Трофим спасовал и ретировался. Попрощавшись с Украиной, он направил стопы на Кавказ и в 1925 году оказался в городе Ганджа (в советское время — Кировабад) на «Азербайджанской Центральной опытной селекционной станции имени товарища С. Орджоникидзе», созданной за два года до этого, и был зачислен на должность младшего специалиста. Круг его обязанностей был очерчен строго: он должен был заниматься «селекцией бобовых, фуражных и сидерационных растений». Станция переживала период расцвета. В том же 1925 году в стране было создано новое научное учреждение, которому власти придавали огромное значение — Всесоюзный институт по прикладной ботанике и новым культурам (в будущем его станут именовать Всесоюзным институтом растениеводства, ВИР). Центр института располагался в Ленинграде, но решение о его создании было объявлено в Москве — на специальном заседании в Кремле. Директором назначили профессора Николая Ивановича Вавилова, а председателем Ученого Совета Николая Петровича Горбунова — в недавнем прошлом личного секретаря Ленина, а на тот момент управляющий делами Совнаркома страны (позднее стал академиком АН СССР, директором института, расстрелян Сталиным в 1938 г.). К институту присоединили многие опытные станции по всей стране. Ганджийская станция вошла в их число. Её директором в это время был один из немногих в стране специалистов по применению математических методов в агрономии Н.Ф. Деревицкий.

Вавилов разворачивал гигантские по масштабу испытания разных сортов растений в различных географических районах, и Гандже в этих планах уделялось заметное место. Как и по всей стране, в Азербайджане не было достаточно кормов для скота, особенно в зимнее время. Хотя осень и зима в этом южном краю были относительно теплыми, животным приходилось туго. Директору станции Деревицкому пришла мысль переселить сюда из средних широт такие ценные растения, как бобовые. Он надеялся, что при посеве в осень бобовые выживут и в самое голодное время — ранней весной — взойдут, обеспечив решение сразу двух задач: пастбищные животные получат зеленый корм, а после запахивания всходов плодородие почв будет улучшено.

Такое запахивание различных растений, главным образом, бобовых (люпина, клевера, чины, вики и других) применяли с целью улучшения и облагораживания почв издревле. На Востоке этим занимались еще за 3 тыс. лет до Р.Х., а в странах Средиземноморья с IV — III веков до Р.Х. Французский ученый Ж. Виль (1824-1897) предложил для этих культур специальный термин — сидерационные. Известен был метод запахивания зеленых растений и в России. Уже в 1903 году его с успехом применили в Черниговской губернии. Поэтому ничего удивительного не было в том, что Деревицкий решил испробовать метод в условиях Азербайджана. Проверка идеи была поручена Лысенко. Никаких экспериментальных ухищрений, сложной техники задача не требовала.

За первый год Лысенко успел посеять один раз горох. Зима 1925-1926 года оказалась мягкой, и к весне посевы дали хорошую вегетативную массу. Результат обнадеживал, но надо было продолжить работу, повторить посевы еще и еще раз. Однако произошло событие, перевернувшее жизнь Лысенко. Станцию посетил в 1927 году маститый публицист, печатавший свои очерки в «Правде», Вит. Федорович. Корреспонденту понадобился прототип на роль героя из рабоче-крестьянской среды, и журналисту представили Лысенко, который два дня водил Федоровича по полям, показывал посевы. Увиденное воодушевило корреспондента, и он создал вокруг первого опыта, интересного по замыслу, но скромного по результату, настоящий «вселенский звон». В газете «Правда» появилась его большая статья «Поля зимой». В ней начинающий агроном, импонировавший автору крестьянским происхождением, был расхвален. В полном согласии с веяниями времени корреспондент умилился тем, что его герой не блистал образованностью и не имел касательства к работе с мушками дрозофилами, ставшими тогда главным объектом опытов генетиков:

«…университетов не проходил…, мохнатых ножек у мушек не изучал, а смотрел в корень».

Корреспондент даже величал Трофима профессором (правда, не без юмора — «босоногим профессором»), заметив при этом, что Лысенко стремился создать о себе впечатление, как о человеке, озабоченном одной думой — как помочь крестьянам прокормить себя и скот:

«Но если растет трава, а человек нищий, как не подумать, — нет ли в научной копилке какого подкрепления, нельзя ли протащить на зимние поля Закавказья какую ни на есть культуришку?».

Лысенко старался выглядеть аскетом, был глубокомысленно молчалив, цедил слова сквозь зубы, говорил восторженно лишь об экзотических растениях, таких как арахис. Федорович повествовал: «Он шел быстро, на пшеницу смотрел неприязненно».

Герой очерка выказал неприязнь не только к пшенице, но и к местным порядкам и обычаям. Не нравилось ему и как поют в Азербайджане, и как живут. Всего один раз за два дня он улыбнулся — когда вспомнил о любимых украинских варениках с вишней, какие готовила мама. Вообще, как человек, Лысенко произвел впечатление неважное, и Федорович дал ему удивительную характеристику:

«Если судить о человеке по первому впечатлению, то от этого Лысенко остается ощущение зубной боли — дай бог ему здоровья, унылого он вида человек. И на слово скупой, и лицом незначительный, — только и помнится угрюмый глаз его, ползающий по земле с таким видом, будто, по крайней мере, собрался он кого-нибудь укокать».

Но о его многообещавшей работе с горохом журналист отозвался с завидным уважением:

«Лысенко решает (и решил) задачу удобрения земли без удобрений и минеральных туков, обзеленения пустующих полей Закавказья зимой, чтобы не погибал скот от скудной пищи, а крестьянин-тюрк жил зиму без дрожи за завтрашний день…                                                                                          У босоногого профессора Лысенко теперь есть последователи, ученики, опытное поле, приезжают светила агрономии зимой, стоят перед зелеными полями станции, признательно жмут ему руку».

После таких восхвалений иной человек почувствовал бы себя неловко. Ведь Лысенко должно было быть ясно, что корреспондент ради красного словца сильно приукрасил положение, заявив, что проблема решена. Уж теперь ему вроде бы некуда было деться, хоть умри, но докажи, что действительно можно бобовыми накормить скот зимой в Азербайджане, чтобы свой же брат-крестьянин и на самом деле не дрожал за завтрашний день.

Так, счастливо начавшееся научное повзросление Лысенко, попавшего в хорошее место, в заботливые руки вавиловских соратников, вдруг в одночасье оборвалось. После появления статьи в «Правде» он тут же охладел к бобовым. Деревицкого в это время от управления делами отстранили (нельзя исключить того, что докопались до его прошлого: во время 1-й Мировой войны он, по слухам, побывал в немецком плену, потом добрался до России, был мобилизован в действующую армию, но сумел быстро уйти из нее и вернулся к научной деятельности). У Лысенко, напротив, дела неожиданно пошли по-иному: у него, младшего специалиста, появились вдруг помощники. Под его начало попали три практикантки (вскоре одна из них, А.А. Баскова, стала его женой). Начал работать с ним и его будущий многолетний сотрудник Д.А. Долгушин. С осени 1926 по весну 1927 года эта команда столь же молниеносно «расправилась» с новой проблемой — влиянием, как он писал, «различных средних суточных температур на продолжительность протекания каждой фазы» роста и развития хлопчатника, пшеницы, ржи, овса и ячменя. Главное внимание было обращено на то, что пониженные температуры в начале роста растений ускоряют до некоторой степени дальнейшее развитие. Этот феномен уже был установлен в опытах американских ученых и известного русского ученого Гавриила Семеновича Зайцева. Описание опытов Лысенко издал в 1928 году в виде книжки «Трудов» Ганджийской станции. Из её 169 страниц 110 было отведено под таблицы с первичными данными, которые никто в тексты статей, а не то, что книг, не вставляет, ибо место им в журнале наблюдений, а в статьях и книгах приводят суммарные и статистически обработанные цифры. Из 59 страниц остального текста абзацы, различавшиеся лишь мелкими деталями, были повторены много раз и заняли еще около 30 страниц.

В 1927 году Лысенко изложил «основные положения» своей работы о влиянии температур на скорость развития растений на съезде, созванном Наркомземом Азербайджанской ССР на Ганджийской станции. В декабре 1928 года он выступил в Киеве на Всесоюзном совещании Сахартреста с докладом «Влияние термического фактора на фазы развития у растений и программа работ по этому вопросу со свеклой». Никогда, правда, потом Лысенко к этой программе не возвращался и исследований свеклы не проводил.

Не прошло и трех недель, как последовало новое выступление — уже не на достаточно узком совещании свекловодов, а на огромном Всесоюзном съезде по генетике, селекции, семеноводству и племенному животноводству, состоявшемся с 10 по 16 января 1929 года в Ленинграде. Руководитель съезда Вавилов пригласил Лысенко выступить на нем с докладом (его авторами значились Д.А. Долгушин и он) в последний день секционных заседаний — 15 января 1929 года. Хотя авторы заявили, что они излагают данные, представленные в книге Лысенко, на самом деле было громко заявлено о перевороте в принципиально ином вопросе, о революционной идее в сельском хозяйстве — возможности высевать весной озимые зерновые культуры как обычные яровые. Авторы утверждали, что достаточно подержать наклюнувшиеся семена озимой пшеницы на холоду, как растения нормально выколосятся при яровом посеве, что сулит двоякую выгоду: во-первых, можно будет избежать многих неприятностей — нередкого вымерзания посевов в малоснежные зимы, вымокания их весной, удушья под ледяной коркой, а, во-вторых, можно будет получить значительно большие урожаи. Всем известная трудность, а именно, что при весеннем посеве озимые в массе своей не выколашиваются, теперь, после обнаружения действия пониженных температур на проросшие семена, казалась преодоленной. В докладе было сделано даже более радикальное утверждение:

«Календарной границы, которая отделила бы озимые формы от яровых нет; каждый сорт ведет себя вполне индивидуально».

В конце 1929 года Лысенко писал еще более категорично:

«Согласно нашему теперешнему представлению, нет ни озими, ни яри — имеются только злаки с различной степенью «озимости»… «Озимость» же мы можем искусственно изживать».

   На следующий день после их выступления газета «Ленинградская правда» поместила репортаж со съезда, один из подзаголовков которого имел отношение к тому, что говорил Лысенко: «Можно превратить озимый злак в яровой». Однако имя Лысенко в репортаже не упоминалось, а сообщалось, что пока еще преждевременно говорить о применении метода на практике. Но то, что высказанная Лысенко и Долгушиным идея запала журналистам в голову, очевидно.

Вместе с тем доклад Лысенко и Долгушина принес авторам разочарование: они представляли свою работу как открытие, но в конце заседания во время обсуждения заслушанных докладов был высказан ряд критических замечаний именно по их работе.

Прошло полгода, и вокруг опыта Лысенко создали сенсацию, причем даже не вокруг опытов самого Трофима Денисовича, а вокруг невиданного достижения простого крестьянина, якобы сумевшего утереть нос маститым ученым. Центральная пресса известила, что весной 1929 года отец Лысенко, Денис Никанорович — колхозник артели «Большевистский труд» в селе Карловка на Полтавщине, высеял весной два мешка озимой пшеницы, якобы закопанной в снег для охлаждения на всю зиму, и будто бы собрал в три раза больший урожай, чем у обычной яровой пшеницы, высеянной в срок — весной.

Что побудило необразованного крестьянина пойти на странный шаг и рисковать сразу несколькими мешками пшеницы, мы никогда не узнаем. Мне приходилось слышать, что закопал он мешки с озимой пшеницей в снег неспроста. Что в зиму 1928 — 1929 годов, когда в ходе сталинской коллективизации Красная Армия и особые продотряды чекистов экспроприировали у крестьян всё наличное зерно, отец Лысенко припрятал в снегу два мешка озимой, самой лучшей пшеницы, после чего случилась незадача: семена под снегом намокли, дали ростки, и не оставалось ничего иного, как высеять их весной в землю, на авось.

История с весенним посевом озимой пшеницы была широко разрекламирована в советской прессе. Летом 1929 г. (еще до сбора урожая, то есть до окончания «эксперимента») центральные газеты опубликовали статьи об успехах отца и сына Лысенко: 21 июля 1929 г. Вл. Григорьевым в «Правде», через неделю подборку статей печатает газета «Экономическая жизнь», а через два месяца в «Правде» помещают статью на ту же тему Александра Григорьевича Шлихтера (1868–1940), бывшего в то время наркомом земледелия Украинской ССР. Он занимал должность наркома земледелия в первом ленинском правительстве, созданном в ноябре 1917 г. (позже ленинское название «наркоматы» было изменено на министерства, а наркомат земледелия стали называть министерством сельского хозяйства).

Для наркома земледелия Украины предложение Лысенко о резком повышении урожаев пшеницы обработкой проростков холодом было сверхважным. Суровые зимы 1927 и 1928 годов и страшные последствия начатой в 1928 г. поголовной коллективизации лишили Украину хлеба. Видимо, поэтому так радостно отнесся нарком к посулам Лысенко:

«За последние два года сельское хозяйство Украины понесло значительные потери от вымерзания озимых посевов… В этом отношении исключительное значение имеет открытие молодого агронома-селекционера Лысенко …оно несет величайшие возможности и в борьбе с суховеями…».

Никаких научных сообщений об «опыте» отца и сына Лысенко, кроме заметок в газетах, в печати никогда не появилось. Информацию для них могли поставлять лишь сами Лысенко. Но при сопоставлении статей выявляется неприглядная особенность: в зависимости от обстоятельств сообщались факты, противоречащие друг другу. Вот, например, как выглядели одни и те же события, излагавшиеся одной и той же газетой «Правда» в статьях, разделенных интервалом времени всего в два с половиной месяца:

Вл. Григорьев, 21 июля 1929 г. «Агроном Лысенко, работам которого «Правда» в 1927 г. посвятила очерк Вит. Федоровича…, последние годы продолжал свои опыты… в Азербайджане. Здесь Лысенко на основе установленного им экспериментального метода подготовил первую небольшую партию семян озимой пшеницы «украинка» под яровой посев и выслал ее для проверки в совершенно иных вегетативных условиях за 3000 км к северу своему отцу, передовому крестьянину-середняку в родное село Карловка, Краснодарского района, Полтавского округа.»	А. Шлихтер, 8 октября 1929 г. «В конце августа-начале сентября прошлого года в Ленинграде состоялся Всесоюзный съезд по селекции и генетике …К сожалению, доклад [Лысенко — В.С.] прошел почти незамеченным, и на съезде не было принято по этому вопросу никакого решения. По дороге на съезд т. Лысенко заехал к своему отцу, крестьянину, и рассказал ему о своих работах и о докладе, который он собирается сделать на съезде. Отец решил проверить открытие сына на практике и рискнул посеять озимые весной. Раньше… [он] 3 года сеял «украинку» под зиму, но… теперь… для проверки способа сына… он у себя в хате намочил в тепловатой воде около полцентнера семян украинка… семена «наклюнулись»… [затем он] разложил [их] в два мешка так, что они легли ровным пластом толщиной около 15 см, укрыл мешки… снегом… [оставил] до весны… 1 мая 1929 г. посеял…»
«Старик Лысенко высеял перерожденную озимую «украинку» весной 1929 г. на своем поле, согласно указаниям сына, обычным способом, сохраняя эту решающую часть опыта до поры до времени в строгой тайне. Даже ближайшие соседи не подозревали великой задачи, разрешаемой на полутора гектарном участке «дида Трахима»».	«Соседи, узнав, что старик Лысенко посеял в мае озимую пшеницу, решили, что он сошел с ума («здурiв старий»). Затем начались посещения опытного посева. Удивления и молва о «чудесном посеве» росли по мере роста озимых».
«Неделю назад по приглашению Лысенко, адресованному НКЗ Украины, на его поле прибыла специально назначенная комиссия. Соседи, в простоте сердца удивлявшиеся необычному состоянию пшенички «дида Трохима», поняли, что дело не только в случайной удаче…»	«10 июля с.г. в Наркомзем УССР пришел крестьянин Лысенко с прекрасными образцами вызревающей озимой пшеницы… 12-13 июля комиссия Наркомзема УССР на месте убедилась в необычайных результатах опыта крестьянина Лысенко и привезла в Харьков образцы посевов. Комиссия установила, путем осмотра посевов на месте, опроса местного населения, агрономов и самого Лысенко следующее…»
«…примерно 20-25 июля можно приступить к уборке… Урожай…, по определению комиссии, должен выразиться приблизительно около 3 тонн с гектара при ожидаемом среднем урожае всех остальных яровых пшениц в районе в 1 тонну».	«Озимая пшеница росла совершенно нормально и дала урожай более двух с половиной тонн с гектара, яровая же пшеница, посеянная одновременно и рядом с озимой, легла от июньских дождей и дала урожай вдвое меньше».

Как видим, основные факты в статьях об одном и том же событии, опубликованные в одной и той же газете, не совпадают. К тому же в статье Григорьева есть несомненный географический казус: Карловка отстоит от Ганджи на 1400 км по прямой, и не на север, а на запад, еще одна странность была та, что Трофимом звали сына, а не отца Лысенко. К тому же именовать Дениса Никаноровича «дидом» вряд ли было уместно: он был в самом расцвете сил, ему тогда было сорок с небольшим. Странная ошибка была и у Шлихтера: съезд в Ленинграде проходил не в августе-сентябре прошлого года, а в январе того же, 1929 года. Но важно, что, кроме этих мелких деталей были и много более важные несовпадения. Так, в одной статье сказано, что опытную партию семян готовил Лысенко-сын, после чего «выслал ее для проверки… отцу», а в другой говорится, что это отец («у себя в хате») намочил имевшиеся у него семена «Украинки». Кроме того, в одной статье речь идет о «небольшой партии семян», а во второй это число выросло до полуцентнера, которые и в сухом виде за «3000 километров» просто так не пошлешь, не говоря уже об отправке нежных и легко ломающихся проростков. Условия посева, по описанию Григорьева, были засекречены, а Шлихтер толкует о том, что всем всё было известно, так как комиссия Наркомзема ходила справляться о деталях посева и правдивости говоримого отцом Лысенко и у соседей, и даже у агрономов (кстати, откуда в маленькой Карловке с 4 тысячами жителей в 1900 году и всего 17 тысячами даже в 1971 г. оказалось несколько агрономов, следивших за посевами простого крестьянина-середняка Дениса Лысенко?). Приглашение в Наркомзем Украины, согласно первой статье, было послано из Карловки, а в другой статье описан приезд «старика» Лысенко в тогдашнюю столицу Украины Харьков прямо в Наркомзем Республики со снопиком созревающей пшеницы в руках. Странной представляется цифра собранного урожая. Согласно статьям в «Правде», весенний посев озимой пшеницы дал 30 ц/га (якобы оценка авторитетной наркомземовской комиссии, сделанная за несколько дней до уборки урожая, см. статью Григорьева, в которой говорится, что уборку начнут немедленно, 20–25 июля), а у Шлихтера говорится, что собранный урожай оказался выше 25 ц/га. Сам Лысенко называл позже в своих статьях иную цифру — 24 ц/га, которая тем не менее была в три с половиной раза выше средних урожаев, собиравшихся тогда по стране (согласно докладу председателя правительства СССР В.М. Молотова на XVII съезде ВКП(б), урожаи пшеницы в 1928-1932 годах были в среднем 7,5 ц/га, в том числе озимой пшеницы — 8,6 ц/га и яровой пшеницы — 6,7 ц/га). Позже сам Лысенко и его приближенные исчисляли прибавку от яровизации пшениц (как Лысенко и его последователи стали называть этот метод обработки проростков семян низкими температурами) в размере не более 15 процентов от средних урожаев по стране, утверждая, что прибавка составляла около 1,1 ц/га. Следовательно, первоначальное сообщение о высоком урожае было ложным.

Нарком земледелия Шлихтер выдал Лысенко-сыну огромный вексель:

«…агрономом Лысенко совершенно опровергнуто существующее до сих пор определение озимых… Открытие агронома Лысенко превращает озимые культуры в яровые…».

Между прочим, надо отметить явную двойственность оценки, которую нарком включил в свою статью. В ней был абзац, в котором он предписывал предпринять научное изучение нового метода:

«Придавая исключительное значение этому открытию, НКЗем УССР решил развернуть работу как по дальнейшему углубленному научно-исследовательскому изучению открытия Лысенко, так и по проверке и практическому применению его в условиях хозяйственных посевов.        Конечно, эти посевы нужно провести в таких условиях, чтобы результат их можно было сравнить с посевами тех же культур и сортов обыкновенным способом осенью; и, например, если озимые высеваются по чистому пару, необходимо, чтобы и для весеннего посева озимых был оставлен участок пара, чтобы были те же самые семена и т.д.».

Обе статьи в «Правде» завершались в мажорном тоне:

Вл. Григорьев «Перспективы, вытекающие из этого исключительного открытия агронома Лысенко, подтверждаемого столь блестящими экспериментальными данными, настолько велики, что не поддаются сразу сколько-нибудь действительному подсчету».

А. «Открытие агронома Лысенко выводит наше полеводство на широкую дорогу огромных возможностей и исключительных достижений и содействует значительному усилению темпа нашего социалистического строительства».

Вслед за заметкой Вл. Григорьева шло официальное сообщение. «Правда» пыталась создать впечатление о действительно выдающемся событии, и потому речь переводилась на строгую основу. Сообщалась информация, переданная самым авторитетным в СССР органом, выступающем от имени руководства страны, — Телеграфным Агентством Советского Союза:

«Харьков, 20 июля. (ТАСС). В беседе с сотрудником РАТАУ [радиотелеграфное агентство Украины — В.С.] по поводу открытия агронома Лысенко зам. наркома земледелия УССР тов. Горбань заявил: «Ценность открытия Лысенко для сельского хозяйства совершенно исключительная. Применение этого открытия сыграет колоссальную роль… Наркомзем Украины приступает к практическому осуществлению открытия… Если метод Лысенко себя оправдает, то он будет иметь такие огромные последствия для всего сельского хозяйства страны, какие сейчас даже трудно учесть».

При описании процесса выдвижения Лысенко на роль ученого, признаваемого большевистской партией и советским правительством, важно сказать об участии самих ученых в процессе признания учеными выдвиженца властей за своего коллегу. В литературе не раз было высказано утверждение, что Лысенко — это продукт извращения правильных социалистических принципов Сталиным, выбравшем Лысенко на роль своего любимчика. А между тем и сам Сталин не сразу стал тотальным диктатором, а постепенно шел к неразделяемой ни с кем власти (хотя и быстрее, чем предполагали Троцкий, Бухарин и другие вожаки большевиков), и Лысенко без первоначального признания за своего учеными не мог бы продвинуться наверх (особенно на начальных этапах). Поэтому нужно уделить внимание процессу идентификации Лысенко учеными и отождествления его с ними самими.

Выступление Лысенко с докладом на Всесоюзном съезде по генетике и селекции и последовавшее за этим прославление лысенковского «опыта» в газетах в июле-августе 1929 года привело к тому, что руководители вавиловского Всесоюзного Института Прикладной Ботаники и Новых Культур (ВИПБиНК) решили пригласить новатора, чтобы рассмотреть его работу в спокойной обстановке научного обсуждения. В конце лета 1929 года в Ленинграде Наркомземом было созвано “Совещание по организации всесоюзного испытания зимостойкости озимых культур”, на котором Лысенко выступил одним из главных докладчиков. В этот приезд в Ленинград его пригласили 1 сентября 1929 года в ВИПБиНК. Директор института Вавилов в это время был в поездке по Дальнему Востоку, Китаю, Японии и Корее. Поэтому председательствовал на заседании заместитель директора по научной работе профессор В.Е. Писарев. Лысенко назвал свой доклад «Вопрос об озимости» (термин «яровизация» появится чуть позже). Ученые положительно оценили доклад, докладчику даже предложили перейти на работу в их институт, но Лысенко от этого отказался.

С начала 1930 года Лысенко часто получает приглашения на представительные совещания и конференции, где выступает вместе с наиболее авторитетными учеными страны. Почти каждый год он делает теперь доклады и на Коллегии Наркомзема Союза. Важным для его карьеры стало то, что в начале 1931 года он заручается поддержкой ученых-аграрников, упрочая тот интерес, который проявлялся к нему с их стороны в 1929-1930 годах. В феврале 1931 года он делает доклад на заседании Президиума ВАСХНИЛ, и руководители Академии во главе с Вавиловым, председательствовавшем на этом заседании, причисляют Лысенко к рангу выдающихся исследователей и объявляют, что яровизация уже «себя оправдала». В решении, подписанном Президентом ВАСХНИЛ Вавиловым, говорилось:

«Президиум Всесоюзной академии с.-х. наук им. Ленина… признает эти опыты заслуживающими исключительного внимания, причем в помощь тов. Лысенко мобилизуется целый ряд институтов (Институт растениеводства, защиты растений и др.), которым поручено предоставить в его распоряжение специалистов, мировую коллекцию сортов пшениц и т. д… Автору метода… выдано материальное вознаграждение».

 Новатора Лысенко стали приглашать на разные конференции и совещания. Задачи, возникшие после тотальной коллективизации сельских хозяйств, обрушились на государство, требовали от сталинских властей поиска методов борьбы с наступившем по всей стране голодом, а вместо мер неотложного характера руководители были рады ухватиться за любую соломинку. В этих условиях лысенковская яровизация, как им казалось, может помочь. В июне 1931 года Коллегия Наркомзема СССР вынесла директиву — засеять яровизированными семенами озимой пшеницы (заметьте, — озимой, а не яровой) 10 тысяч гектаров пашни в РСФСР и в десять раз больше — 100 тысяч гектаров на Украине. Затем 9 июля 1931 года, та же коллегия Наркомзема СССР принимает решение о предоставлении лаборатории Лысенко ежегодно по 150 тысяч рублей на исследования, об издании специального журнала «Бюллетень яровизации» под редакцией Лысенко и о других поощрениях. (С 1935 года название «Бюллетень яровизации» было заменено на «Яровизация»).

Разносторонняя поддержка Лысенко совпала по времени с развалом сельского хозяйства из-за сталинской коллективизации деревни. Большевистские органы вмешивались в научную работу специалистов разными путями. В частности, важнейший орган в партии большевиков — Центральная Контрольная Комиссия ЦК ВКП(б), которая была призвана следить за исключением из членов партии тех, кого Сталин намеревался заключить под стражу или уничтожить и которой вроде бы и дела не было вмешиваться в науку, приняла в августе 1931 г. совместно с таким же не имеющим к науке отношения Народным Комиссариатом Рабоче-Крестьянской Инспекции постановление «О селекции и семеноводстве», и газета «Правда» тут же напечатала это постановление. В нем предписывалось селекционерам выводить сорта за три года. Глупость такого решения буквально осмеяли ведущие селекционеры (они приводили данные, что для создания действительно качественного сорта требуется восемь лет, как минимум), но Лысенко в Одессе заявил, что они поручение партийных органов выполнят в обозначенный срок. Конечно, никаких сортов сколько-нибудь приемлемого качества они никогда не вывели.

В первую декаду сентября 1931 года на совещании в Наркомземе СССР под председательством нового наркома Я.А. Яковлева. Н.И. Вавилов рассказал о деятельности любителей-плодоводов: американца Лютера Бербанка и русского — И.В. Мичурина, а затем обсудил яровизацию пшениц Трофимом Лысенко. Вавилов еще продолжал захваливать «новатора полей». Резко порвет он с лысенковщиной полудесятилетием позже, а пока он выделил рассказ о яровизации пшеницы в особый раздел доклада и превзошел в оценках всех ученых, говоривших или писавших о яровизации раньше:

«Особенно интересны… работы Лысенко, который подошел конкретно к практическому изменению позднеспелых сортов в раннеспелые, к переводу озимых сортов в яровые. Факты, им обнаруженные, бесспорны и представляют большой интерес… Опыт Лысенко показал, что поздние средиземноморские сорта пшеницы при специальной предпосевной обработке могут быть сделаны ранними в наших условиях. Многие из этих сортов по качеству, по урожайности превосходят наши обыкновенные сорта… нужна немедленная упорная организационная коллективная работа, чтобы реализовать интереснейшие факты, установленные Лысенко» (выделено мной — В.С.).

В своем докладе он отметил также важность поиска новых растений для введения их в культуру, использование для этих целей пшениц Палестины, Сирии, Марокко, а также улучшение методов гибридизации с привлечением таких методов как гетерозис и рентгенизация семян для получения мутантов. Газета «Социалистическое земледелие» на следующий день, 13 сентября 1931 года, напечатала доклад академика Вавилова под названием «Новые пути исследовательской работы по растениеводству».

Выступление самого Лысенко было наиболее заметным на совещании. Он начал с того, что «горячо протестовал» против «слишком упрощенного представления о его работе как о попытке добиться весеннего посева озимых яровых культур». Он претендовал уже на то, что им развита ОСОБАЯ ТЕОРИЯ изменения свойств любых культур — и озимых, и яровых, а не только пшениц.

«Слово яровизация понимается почему-то по-разному. Эта теория, несмотря на новизну (появилась она в 1929 г.), успела уже «устареть». В громадном большинстве случаев ей приписывают очень узкое значение: одоношение озимых хлебов при весенних посевах».

Никаких цифр в докладе Лысенко не было, и это тоже было существенным моментом выступления, которое свидетельствовало, какой он тонкий психолог. Главное было сказано — без излишнего шума, цифр и ненужных словоизлияний.

Остановился он еще на одном вопросе, вряд ли тогда привлекшем чье-то внимание, но для нашего будущего рассказа существенном: он заверил присутствующих, что не посягает на отмену канонов науки и признает значение науки генетики:

«Может получиться такое впечатление, с которым мне постоянно приходится вести борьбу: противопоставление метода яровизации методу селекции. Так думать нельзя. Никаких противопоставлений нет. Наоборот, яровизации без генетики и селекции не должно быть…
…Метод яровизации дает возможность использовать гены, и в этом его основное значение».

 Вавилов, конечно, продолжал оставаться виднейшим представителем науки в стране и выступал с различных трибун. Например, на сессии Академии наук СССР 29 февраля 1932 года он произнес доклад «Изменчивость и наследственность количественных характеристик», в котором поддержал попытки Сталина представить себя философом. Он привел несколько примеров, якобы подтверждающих справедливость сталинских деклараций относительно «превращения количества в качество». В письме своему заместителю Н. В. Ковалеву от 10 марта он писал: «Сделал здесь большой̆ доклад о качестве и количестве в биологии… Закон … проработал на растительных объектах. Народ принял этот доклад хорошо». Однако выдающийся естествоиспытатель академик В.И. Вернадский оставил в дневнике такую запись: «…режет ухо его подлаживание под мат[ериализм] диал[ектический]:количество переходит в качество и т. д. Это ясно не связано со всей работой. Производит трагикомич[еское] впеч[атление]: человек достиг результатов и затем их искажает, приноравливаясь к моде».

Лысенко продолжал рекламировать яровизацию. В 1932 г. он стал настаивать, чтобы яровизировали не только пшеницу, но и другие культуры, с которыми пока еще не успели провести никакого исследования — картофель, кукурузу, просо, траву суданку, сорго, сою, в 1933 году — хлопчатник, а затем и плодовые деревья и даже виноград (о чем он поведал в 1934 году на конференции опытников-плодоводов в городе Мичуринске).

 Власти сохраняли надежды на пользу предложений Лысенко и позже. На 1935 год не республиканские органы, а еще более высокая инстанция — Совет Народных Комиссаров СССР утвердил новый план по посеву яровизированными семенами: было приказано занять ими 600 тысяч гектаров (но уже посевами яровизированной яровой, а не озимой пшеницы, признав этим, что с яровизацией озимой пшеницы покончено).

Когда Лысенко 13 сентября 1931 г. заявил, что яровизация не претендует на принижение значения генетики, он видимо еще не знал об отвержении этой науки Сталиным. Но в 1930 г. Сталин сообщил философам-сталинистам о своем несогласии с выводами одного из родоначальников генетических принципов эволюционного учения немецкого ученого А. Вейсмана. Слушавшие Сталина Митин и др. могли поделиться его взглядами с Трофимом Лысенко. Мог сообщить Лысенко точку зрения Сталина на генетику и нарком Яковлев, и сам Сталин. В любом случае, с 1932 г. Лысенко усвоил без рассуждений урок и перешел от прежнего благоговейного отношения к генетике к резкому её отрицанию.

Сам Лысенко говорил сотрудникам, что для него дверь в кабинет Сталина всегда открыта, что он встречался с Иосифом Виссарионовичем и раньше ставшего знаменитым выступления в Кремле в 1935 году, когда его пригласили на встречу Сталина с передовиками сельского хозяйства. Сталину тогда так понравилась его речь, что он вскочил и закричал в зал, хлопая в ладошки, «Браво, товарищ Лысенко, браво!». Все газеты сообщили об этом одобрении, Лысенко стал еще более знаменитым. В 1936 на сессии ВАХНИЛ и во многих случаях в последующие годы, особенно на совещании у Митина в редакции «Вопросов философии» в 1939 г., Лысенко однозначно и грубо высказывал хулу в отношении генетики.

Эта позиция, несомненно, нравилась Сталину. А в 1947 г. Лысенко подыграл ему, когда тот понадеялся решить труднейшие проблемы с продовольствием в СССР с помощью тривиального способа. Лысенко пошел тогда на откровенное надувательство вождя, поняв, что он ничего не понимает в селекции растений. Грузинские сородичи Сталина привезли в Кремль мешочек с двумястами граммами особого вида пшеницы — ветвистой. Сталин понадеялся, что из этой пшеницы удастся получить высокоурожайный сорт пшеницы, который бы позволил собирать высокие урожаи важнейшего пищевого продукта и накормить, наконец-то, голодающих жителей страны. Сталин вызвал Лысенко, вручил ему мешочек с семенами и спросил, можно ли надеяться решить вековечную проблему питания в стране Советов с помощью ветвистой пшеницы. Лысенко отлично знал, что надежды на это нет никакой, потому что, как я обнаружил, изучая советские газеты, еще в 1937 году его отец испытал ветвистую пшеницу, но ничего путного из затеи не вышло (см. соответствующий раздел в книге «Власть и наука»). Однако Лысенко ничего вождю не возразил, а решил смиренно согласиться заняться размножением этой пшеницы. Его сотрудники (включая отца — Д.Н. Лысенко) принялись размножать сталинские семена и якобы добились небывалого успеха, о чем Лысенко известил Сталина в длинном письме от 27 октября 1947 года. Он сообщил, что невероятного успеха добился А. Авакян, который будто бы посеял стакан семян, а собрал «327 килограммов, т.е. в 1635 раз больше, чем было высеяно». Таких параметров размножения мировая практика не знала, это было несусветное чудо, но видимо Лысенко осознавал, что незнакомый с сельским хозяйством Сталин легко проглотит явную неправду и лишь порадуется такому грандиозному успеху. Лысенко сообщил Сталину, что                                              «…ветвистая пшеница может давать очень высокие урожаи, порядка 50—100—150 и больше центнеров с гектара; … в 1951 году, засевая только 50 тысяч гектаров, можно будет иметь 500 тысяч тонн пшеницы для Москвы… эта фантазия буквально меня захватила, и я прошу Вас разрешить нам проведение этой работы в 1948 году, а потом, в случае удачи этого опыта, помочь нам в деле дальнейшего развертывания этой работы».

В момент получения упомянутого письма от Лысенко Сталин, хотя и отдыхал на курорте, посчитал сообщенные ему сведения исключительно важными и написал радостный ответ, в котором, в частности, взялся давать советы по поводу методов селекции:

АКАДЕМИКУ Т. Д. ЛЫСЕНКО

Уважаемый Трофим Денисович!

Вашу записку от 27.Х.1947 г. получил. Большое Вам спасибо за записку. Очень хорошо, что Вы обратили, наконец, должное внимание на проблему ветвистой пшеницы. Несомненно, что если мы ставим себе задачу серьезного подъема урожайности пшеницы, то ветвистая пшеница представляет большой интерес, ибо она содержит в себе наибольшие возможности в этом направлении.

Плохо, что Вы производите опыты с этой пшеницей не там, где это «удобно» для пшеницы, а там, где это удобно Вам как экспериментатору. Пшеница эта южная, она требует удовлетворительного минимума солнечных лучей и обеспеченности влагой. Без соблюдения этих условий трудно раскрыть все потенции этой пшеницы. Я бы на Вашем месте производил опыты с ветвистой пшеницей не в Одесском районе (засушливый район!) и не под Москвой (мало солнца!), а, скажем, в Киевской области или в районах Западной Украины, где и солнца достаточно, и влага обеспечена. Тем не менее, я приветствую Ваш опыт в подмосковных районах. Можете рассчитывать, что правительство поддержит Ваше начинание.

Приветствую также Вашу инициативу в вопросе о гибридизации сортов пшеницы. Это безусловно многообещающая идея. Бесспорно, что нынешние сорта пшеницы не дают больших перспектив, и гибридизация может помочь делу. О каучуконосах и посевах озимой пшеницы по стерне поговорим в ближайшее время в Москве.

Что касается теоретических установок в биологии, то я считаю, что мичуринская установка является единственно научной установкой. Вейсманисты и их последователи, отрицающие наследственность приобретенных свойств, не заслуживают того, чтобы долго распространяться о них. Будущее принадлежит Мичурину.

С уважением

И. Сталин»

 

Однако их обмен письмами не был публичным. Как всё вокруг Сталина было оплетено тайнами, так неизвестными оставались даже для ближайших сотрудников как факты его взаимодействия с Лысенко, так и содержание их писем.

Репутация же Лысенко в это время в стране стала плохой. Ученые бомбардировали ЦК письмами, в которых просили немедленно принять меры к прекращению господства лысенковщины. В июле 1948 года на имя Маленкова в ЦК партии пришли обращения И.И. Шмальгаузена, А.Р. Жебрака, Е.В. Бобко и И.М. Полякова, а 16 июля 1948 года непосредственно к Сталину обратился академик П.Н. Константинов — крупнейший селекционер, сорта которого высевали на огромных площадях, лауреат Сталинской премии, зав. кафедрой селекции, семеноводства и методики опытного дела Тимирязевской с.-х. академии. Он настаивал на том, чтобы Лысенко устранили от руководства Академией сельхознаук:

«Такой человек не имеет права быть администратором… Он использует права президента для утверждения своего господства в науке, для создания видимости нерушимости открытых им «законов». Он явно злоупотребляет Вашим доверием… что он сделал за эти 15 лет? Кем он стал сам? Это худший вид диктатора. Он требует ликвидации всего, что не согласно с ним … Мириться с этим нельзя… Многие ученые АН СССР, ВАСХНИЛа, Московского университета и ТСХА-академии резко критикуют его. … Почему с нами никто не хочет считаться? Почему разрешение этих споров передоверяется либо таким лицам, как М. Б. Митин, либо работникам министерств? Почему не прислушиваются к мнению ученых и практиков сельского хозяйства? Почему наша официальная критика не отражает мнения научной общественности, а старается угодить Т. Д. Лысенко?»

Однако Сталину предложения крупнейшего ученого России не были интересны, а одна строчка в его письме могла вызвать раздражение, потому что Константинов обвинил Лысенко, что тот «вместо дарвиниста стал ламаркистом». Конечно, Константинов не мог предполагать, что сам Сталин был более убежденным ламаркистом.

После того, как в журнале «Огонек» была напечатана в двух номерах (1 и 8 января) 1988 г. моя статья «Горький плод» о вреде, нанесенном советскому государству лысенковщиной, о гибели в тюрьме Н.И. Вавилова и о запрете генетики в СССР мне позвонил Дмитрий Трофимович Шепилов, который занимал когда-то высокие должности в руководстве партии при Сталине и в последующие годы (был заведующим Отдела пропаганды и агитации ЦК ВКП(б), секретарем ЦК ВКП(б) и даже кандидатом в члены Президиума ЦК КПСС). Он рассказал мне о том как будучи профессором экономики ушел на фронт в начале войны в 1941 г. простым солдатом, а закончил войну генерал-майором и дошел с советской армией до Вены, как дружил много лет с великим тенором И.С. Козловским, который не раз говорил ему «Эх, Дима, неразумно ты сделал, что с твоим великолепным баритоном ушел на партийную работу, вот бы пел вместе со мной, висели бы на Большом зале консерватории афиши «Иван Козловский, Дмитрий Шепилов. Романсы», а перед входом люди бы вопрошали «У вас нет лишнего билетика», вот это была бы великолепная судьба». Шепилов присутствовал при многих совещаниях с участием Сталина, и, в частности, помнит, что в конце лета 1947 года тот прервал Ю. А. Жданова, покритиковавшего Лысенко. Сталин возразил ему, сообщив о крупных успехах с ветвистой пшеницей и указал на то, что товарищ Лысенко сейчас делает важное для страны дело, и, если он даже увлекается, обещая повысить урожайность пшеницы в целом по стране в 5 раз, а добьется увеличения только на 50 процентов, то и этого для страны будет вполне достаточно.

У секретаря ЦК партии большевиков по идеологии А.А. Жданова мнение о Лысенко, как рассказывал мне его сын Юрий Андреевич, было негативным. Юрий в свои студенческие годы прошел практикум по генетике у известного генетика В.В. Сахарова, повторил своими руками эксперимент Г. Менделя по скрещиванию линий гороха и убедился, что законы генетики Менделя прекрасно воспроизводятся в опытах. Сахаров рассказал мне об этом в середине 1950-х годов. Когда Юрий А. Жданов стал зятем Сталина, он был назначен заведующим отделом науки ЦК ВКП(б) и решился на публичную критику Лысенко. В марте 1948 года он выступил с лекцией перед пропагандистами высшего партийного уровня в Москве, в которой раскритиковал Лысенко и его методы (Юрий Андреевич даже подарил мне текст своей тогдашней речи).

Этот поступок собственного зятя возмутил Сталина. Он потребовал собрать Политбюро ЦК партии, на котором раскритиковал Юрия Андреевича. Шепилов присутствовал на этом заседании и рассказал мне о деталях происходившего. От Ю.А. Жданова потребовали написать покаянное письмо, что он и сделал. Как Жданов рассказал мне в 1987 году у меня на квартире в Москве, покаянку он отправил в московский горком партии, но документ был напечатан в «Правде» как письмо к Сталину с признанием ошибок.

Шепилов говорил мне, что Сталин был убежден, что можно действительно надеяться на лысенковских «хлопцiв», которые скоро завалят страну зерном. На заседаниях Политбюро он не раз заявлял, что лысенковская команда поможет отвести от СССР катастрофу со снабжением народа хлебом, но чуда, как мы знаем, не произошло, да и не могло произойти. Затея с ветвистой пшеницей никогда и нигде в мире не дала положительных результатов и оказалась чистой аферой. После смерти Сталина в 1953 г. эпопею с ветвистой тихо замолчали.

Однако в том же 1948 году (31 мая и 1 июня) Сталин принял участие в обсуждении кандидатур на получение очередных Сталинских премий по науке и изобретательству и отверг тезисы лекции Ю.А. Жданова:

«Ю. Жданов поставил своей целью разгромить и уничтожить Лысенко. Это неправильно: нельзя забывать, что Лысенко — это сегодня Мичурин в агротехнике. Нельзя забывать и того, что Лысенко был первым, кто поднял Мичурина как ученого. До этого противники Мичурина называли его замухрышкой, провинциальным чудаком, пустырем и т. д.                       Лысенко имеет недостатки и ошибки, как ученый и человек, его надо критиковать, но ставить своей целью уничтожить Лысенко как ученого, значит лить воду на мельницу жебраков».

Сам Ю.А. Жданов, вспоминал слова Сталина так:

«…неожиданно [Сталин] встал и глухим голосом сказал: “Здесь один товарищ выступил с лекцией против Лысенко. Он от него не оставил камня на камне. ЦК не может согласиться с такой позицией. Это ошибочное выступление носит правый, примиренческий характер в пользу формальных генетиков».

По приказу Сталина в Центральном комитете партии под руководством А.А. Жданова начали готовить проект постановления ЦК о поддержке взглядов Лысенко и запрете генетики в СССР. А.А. Жданов получил подготовленный Шепиловым и Митиным проект постановления, внес свои исправления и передал текст Маленкову. Уже на следующий день, 10 июля 1948 года, за их двумя подписями проект был направлен Сталину и копии Молотову, Берии, Микояну, Вознесенскому, Кагановичу и Булганину. Но Сталину документ не понравился. А.А. Жданов был вообще отстранен от работы. Практическое руководство разгромом генетики было поручено набиравшему силу новому Секретарю ЦК Г.М. Маленкову, назначенному секретарем ЦК 1 июля 1948 года и принявшему 7 июля дела от А.А. Жданова.

Сталин в эти дни вызвал к себе Лысенко, после их беседы они обменялись письмами, а через короткое время на Политбюро ЦК было объявлено (это решение было опубликовано в «Правде» как решение советского правительства), что будет проведена внеочередная сессия Академии сельхознаук (ВАСХНИЛ), на которой Лысенко выступит со специальным докладом.

Предварительный текст доклада был написан группой ближайших сотрудников Лысенко, затем отправлен Сталину, который сам уселся за редактирование текста на 49 страницах. Он выбросил полностью один из 10 разделов, носивший название «Основы буржуазной биологии ложны», сохранив из него лишь один абзац с критикой высказываний Нобелевского лауреата физика Э. Шредингера о наследственности и написав против него на полях: «ЭТО В ДРУГОМ МЕСТЕ». Он подчеркнул фразу «Любая наука — классовая» — и пометил на полях: «ХА-ХА-ХА… А МАТЕМАТИКА? А ДАРВИНИЗМ?», убрал самые одиозные благоглупости вроде слов «драгоценные руководящие указания… в работах товарища Сталина», вставил в текст фамилию Вейсмана (которого он не любил особо), после чего Лысенко внес 12 абзацев с разносом взглядов этого великого ученого. Сделав много сходных замечаний и исправлений, Сталин лично дописал некоторые абзацы. В качестве примера можно сослаться на отрывок, в котором он вычеркнул отдельные слова (поставлены в прямые скобки) или вписал слова и целый абзац (напечатаны заглавными буквами):

«Во-первых, те ИЗВЕСТНЫЕ положения ламаркизма, которыми признается активная роль условий внешней среды в формировании живого тела и НАСЛЕДСТВЕННОСТЬ ПРИОБРЕТЕННЫХ СВОЙСТВ в противоположность метафизике неодарвинизма (вейсманизма), — отнюдь не порочны, а, наоборот, совершенно верны И ВПОЛНЕ НАУЧНЫ.

Во-вторых, мичуринское направление отнюдь НЕЛЬЗЯ НАЗВАТЬ НИ НЕО-ламаркистским [не является], а являет собой творческий советский дарвинизм, ОТВЕРГАЮЩИЙ ОШИБКИ ТОГО И ДРУГОГО И СВОБОДНЫЙ ОТ ОШИБОК ТЕОРИИ ДАРВИНА В ЧАСТИ, КАСАЮЩЕЙСЯ ПРИНЯТОЙ ДАРВИНЫМ СХЕМЫ МАЛЬТУСА.

НЕЛЬЗЯ ОТРИЦАТЬ ТОГО, ЧТО В СПОРЕ, РАЗГОРЕВШЕМСЯ В НАЧАЛЕ XX ВЕКА МЕЖДУ ВЕЙСМАНИСТАМИ И ЛАМАРКИСТАМИ, ПОСЛЕДНИЕ БЫЛИ БЛИЖЕ К ИСТИНЕ, ИБО ОНИ ОТСТАИВАЛИ ИНТЕРЕСЫ НАУКИ, ТОГДА КАК ВЕЙСМАНИСТЫ УДАРИЛИСЬ В МИСТИКУ И ПОРЫВАЛИ С НАУКОЙ».

Он заменил некоторые выражения (так, вместо «буржуазное мировоззрение» появилось «идеалистическое мировоззрение», «буржуазная генетика» была заменена на «реакционная генетика» и т. д.). Принял и другое важное решение, заявив, что решил удовлетворить запрос Лысенко о наведении силой «порядка» в академии, согласившись заменить выборы в ВАСХНИЛ назначением новых членов. Приказ об этом был издан от имени правительства СССР и подписан Сталиным, как председателем Совета Министров СССР. В «Правде» 28 июля 1948 года появилось информационное сообщение об этом.

Через год после сессии ВАСХНИЛ (в 1950 г.) Сталин приказал Сектору науки ЦК созвать объединенную сессию АН и АМН СССР, на которой, одна из старейших большевичек, 79-летняя Ольга Борисовна Лепешинская объявила о возможности возникновения живых клеток из неживого вещества. А чтобы всем стало окончательно понятно, в каком направлении будет теперь двигаться советская биологическая наука, Сталин преподнес Лепешинской еще один щедрый подарок: Сталинскую премию. Сделано это было необычным способом. Сталин всегда внимательно следил за процессом присвоения премий имени себя, учрежденных им в 1939 году в пику Нобелевским и рассматривавшихся в стране как более весомые научные награды. Он всегда присутствовал на заседаниях Комитетов по присуждению премий его имени, лично просматривал списки кандидатов, вносил фамилии тех, кого считал достойными. И всего раз он распорядился наградить премией человека в необычный срок: не 21 декабря, в свой день рождения. 20 сентября 1950 года в газетах было опубликовано решение комитета по Сталинским премиям, в котором была выражена просьба к Совету Министров СССР присудить Лепешинской Сталинскую премию вне очереди за «выдающиеся научные исследования неклеточных форм жизни и происхождения клеток». Ждать решения Правительства долго не пришлось. На следующий день те же газеты сообщили, что Совет Министров СССР удовлетворил просьбу и присудил Лепешинской Сталинскую премию 1-й степени за 1949 год по разделу биологических наук. Председателем Совета Министров СССР в это время был Сталин.

(окончание следует)